Летом 1942 года в оккупированном Бресте было издано распоряжение о конфискации велосипедов у горожан не имевших специального разрешения на пользование.
С этого дня запретные двухколесные друзья были поставлены на прикол в укромных чуланчиках. Право катить по мостовым оставили тем, кто имел на то служебную необходимость, а также спортсменам, принимавшим участие в соревнованиях.
Велогонка по гаревой дорожке городского стадиона была непременным атрибутом каждого спортивного праздника, приуроченного к 1 Мая, которое оккупанты чтили как праздник труда (в нашей до- и послевоенной интерпретации добавлялось «солидарности трудящихся», привносившее интернациональный смысл), дню рождения фюрера или иной неважно какой холере. Гонщиков в городе хватало, и старт всегда был достаточно массовым.
Первенствовал, как правило, ученик Николая Дранько Евгений Малец – тот самый, что завоевал перед войной титул чемпиона СССР по велокроссу (запечатлены на предвоенном снимке). Успех Евгения на спортивном празднике 4 октября 1942 года красочно расписал репортер газеты «Наше слово»:
«В велогонке на 8 километров п. Малец, как и в предыдущие разы, вышел блестящим победителем. П. Малец отличается легкостью работы ног и «натуральной» (укр.) посадкой, хотя иногда без нужды нервно рвет свою машину. Матейко, Терликовский и Визер, безусловно, входят в число лучших велосипедистов города».
Из того же отчета следует, что праздник открыл приветственной речью майор полиции СС штандартенфюрер Роде, после чего начались игры блиц-турнира по ручному мячу с участием команд Райхсбана, Полигона и сборной г. Бреста. Футбольный матч Райхсбан – ОТ (вероятно, организация Тодт – по-нашему дорожники и стройбатовцы) закончился позором для последних – 11:0.
Любопытно, что Николай Дранько в перечне велофаворитов не упоминался. Прославленному гонщику польского Бреста было уже хорошо за тридцать – возраст, когда без серьезных тренировок трудно угнаться за новым поколением. Дранько работал водителем пожарной команды (к восторгу сыновей, ему выдали шлем, похожий на гладиаторский, и многие игры перешли на рельсы Римской империи) и в гонках участвовал по старой памяти.
Все было примерно так, как потом в памятные брестским болельщикам 70-е и 80-е, когда в перерыве футбольных матчей велосипедисты наматывали круги с выбыванием по той самой дорожке. На последнем круге гонщиков оставалось трое, и трибуны городского стадиона тепло приветствовали призеров и победителя.
Сыну Дранько Александру Николаевичу, тогда шестилетнему Саше, запомнилось, как в 1942-м они с мамой сидели на трибуне переполненного стадиона и болели за папу. Но случился завал, и мальчик с ужасом наблюдал, как отец лежит и не поднимается…
С переломом ключицы Дранько доставили в городскую больницу на Московскую (в 60-е годы – инфекционная). Нынешняя больница скорой помощи, что через дорогу от стадиона, тогда была военным лазаретом и население не обслуживала.
В больнице гонщик провел несколько дней, Саша с мамой к нему ходили, а потом вернулся на работу, и стало тем более не до спорта. Сын вспоминает, что Николай Васильевич стал полнеть и, чтобы приостановить процесс, много гулял с сыновьями. Ходили в парк, где разрешалось гулять, несмотря на немецкие могилы. Парк был короткий, примерно до нынешнего теннисного домика (или кинотеатра «Зорька», кому как нравится). Дальше шел высокий деревянный забор, и озеро было уже за пределами. После войны, при советской власти, вход сделали платным, и Саша с мальчишками обходили парк с другой стороны, перелезали через этот забор.
Меньше чем за месяц до освобождения дом на Пушкинской, где жили Дранько, сгорел. В одну из ночных бомбежек загорелся соседний сарай. Семья пряталась в вырытом в огороде схроне, и отец, видя, что огонь вот-вот перекинется на дом, отправил маму с детьми к деду, жившему в соседнем квартале на углу Пушкинской и бульвара, а сам бросился выносить самое ценное – спортивные медали, которые держал в рамке под стеклом, и велосипеды. Последних у него было штук десять разных европейских моделей. (Потом он передаст велосипеды в спортивную школу, где после его смерти их благополучно растащат.) Мама, отведя сыновей, побежала помогать отцу, но спасти удалось не много. Наутро мальчики увидели на месте дома не подлежавший восстановлению каркас.
Оставшийся до освобождения месяц они прожили у деда.
На самом излете оккупации, когда последние немцы уходили по Пушкинской, десятилетний Вася играл в войну и понарошку палил по фрицам через пролом в заборе из велосипедного насоса. Увидев это, один из немцев остановился и позвал мать. Та подошла на онемевших ногах. Солдат на пальцах объяснил: убери ребенка, и отправился дальше.
На следующее утро на дороге послышалась русская речь. Соседям постучали в забор и спросили, нет ли у них немцев.
По материалам Вечерний Брест
